Как известно, Тайный департамент по созданию Русской Литературы был учрежден при Третьем отделении еще в 1823 году, за два года до публикации первой главы «Евгения Онегина». Видный исследователь российских операций галактической закулисы Х. Б. Врунгель убедительно показал, что идея сублиматора «Русская словесность» впервые была озвучена сразу же после того, как амстердамская ложа Огранщиков Камней Сиона (ныне Universal Freedom Diamond Inc) выманила московского царя Петра Алексеевича в Европу портретами напомаженных двухметровых баб и подменила его рептилоидом.
Целью ложи тогда, как и сейчас, было перевести в пар и спустить в космос потенциал московского царства путем бутафорской европеизации, чтобы много было пшика, свиста и великодержавности, но никакой реальной угрозы англосаксонской доминанте. Насаждение «русской словесности» упоминается уже в первом плане Д’Аллеса от 1699 года. Но тогда сублиматор остался на зачаточной стадии. Как рапортовал из Петербурга агент Тредиаковский, «поелику народ в сей zone d'opération зело тёмен и грамоте ни фига не обучен, а интелихенцией тут пока даже и не смердит, за оптимальную тактику почитаю расходы на вольнодумное пиитство урезать, а душегубное возведенье пафосных столиц на гнилостных болотах всемерно развивать и форсировать».
Однако к началу XIX столетия побочные эффекты потешной модернизации вернули создание Русской Литературы на повестку дня. В непоротом сегменте российского населения забродила иллюзия собственного достоинства. Ее требовалось срочно канализировать куда надо, то есть выкачать из социально-политического дискурса и закачать в экзистенциально-эстетский.
Так возник план «Выхлоп». Его крупнейшими успехами стали проекты «Пушкин», «Гоголь» и «Достоевский» (на самом деле артели литературных негров-евреев, писавших по-французски и по-немецки с последующим переводом). После них всякое прямое, нелитературное высказывание о делах в России зазвучало неизящно, однобоко и пошло. Политическая риторика прослыла грехом против полноты жизни и разноцветья истины. Все лучшие умы России заговорили неоднозначно, иронично, полифонично, психологично, с глубоким гуманистическим пониманием Человека и талантливой демонстрацией того, что черно-белых вопросов не бывает, а рыльце в пушку у всех, причем в равной степени.
Таким образом, до начала XX века Русская Литература исправно сублимировала благородный гнев образованной части российского общества. Вместо того чтобы сочинять прокламации, учинять манифестации, отстаивать права, ограничивать самодержавие и тем повышать конкурентоспособность Отечества на беду англосаксам, русский интеллигент писал философические оды или ронял слезу на страницы очередного гениального романа о непоправимой окаянности бытия.
Лишь к 1914 году стало ясно, что спустить всю гражданскую активность в литературный пар не удалось. Эпидемия собственного достоинства приняла угрожающие масштабы. Тогда на съезде Огранщиков Камней Сиона в Баден-Бадене было принято решение устроить мировую войну и под шумок перезапустить шутейную модернизацию России в особо живодерском варианте.
Как отмечает историк Ш. Щ. Арцыбашев-Зельдовский, после 1917 года основной задачей так называемого «советского искусства» рептилоиды считали повышение эффективности живодерства. Однако Особый подотдел НКВД (в дальнейшем входил в структуры МГБ и КГБ) никогда не прекращал хранить и углублять высокие гуманистические традиции Русской Литературы. Такие проекты, как «Мастер и Маргарита», «Москва — Петушки» и «Довлатов», успешно поэтизировали и метафизировали новый извод рептилоидной власти в глазах русских интеллектуалов, представляя советский режим стихийным проявлением извечной манихейской борьбы Света и Тьмы в душе каждого человека.
Не вызывает сомнений, что работа по выхлопу русской мысли в литературу продолжается и сегодня, пускай и в более скромных масштабах, нежели в XIX или даже XX веке. После второго перезапуска московской операции (1991 год) закулиса внесла коррективы в окучивание недобитой публики, мыслящей по-русски. Ставку сделали на культивацию Тотального Цинизма в рамках политики Тотального На(ЦЕНЗУРА)лова. При этом было учтено, что некоторым тонким натурам под цинизм требуется мировоззренческая прокладочка, иначе у них кошки ауру скрнасильничают. Смысловое томление именно этой целевой аудитории уже двадцать лет удовлетворяет проект «Пелевин».
К сожалению, достоверной информации о структуре проекта «Пелевин» чрезвычайно мало. Зачастую специалисты по новейшей истории закулисы довольствуются слухами. Тем больший ажиотаж вызвало появление в сети аудиофайла с беседой между куратором и участниками проекта. Разговор состоялся вскоре после выхода новой книги «Пелевина» «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами». По всей вероятности, кто-то из огранщиков среднего звена слил эту запись WikiLeaks в рамках аппаратной борьбы за финансирование в Universal Freedom Diamond Inc.
Лишь один из участников беседы поддается однозначной идентификации. Это генерал ФСБ Михаил Кабачков, оберштурмбан-рептилоид и полисексуальный трансгендер, о связи которого с «Пелевиным» эксперты подозревали с начала нулевых. Он разговаривает с тремя оперативницами (очевидно, авторками «Лампы Мафусаила»), обращаясь к ним по кодовым кличкам: «Кристева», «Батлер» и «де Бовуар». Разговор идет на иврите с вкраплениями английского и русского. Русский перевод приводится в сокращении.
(Примечание переводчика: «Вы», которое говорят авторки Кабачкову, — форма множественного числа, а не вежливого обращения. Сам Кабачков также говорит о себе во множественном числе.)
КАБАЧКОВ (смеясь): Are you fucking kidding me? (Что-то оглушительно шлепается на ровную поверхность неподалеку от записывающего прибора.) «Ознако-о-о-омьтесь, Миша...» Когда мы это будем читать? У нас пятнадцать минут на весь ваш постмодернизм. Нам еще в Крым сегодня лететь — там, сука, градус ватности упал на два с половиной процента. Так, Батлер, давай, быстро-быстро, в общих чертах. Что по целевой аудитории? Кто фокусный читарь?
БАТЛЕР (прокашливается): Читарь стандартный, индексированный по 2016 году. Пол мужской, медиана по возрасту двадцать шесть, высшее и незаконченное высшее, планктон офисный или планктон типа «ай-ти», характер «ищущий», медиана по цинизму семьдесят восемь стандартных единиц из ста…
КАБАЧКОВ: Семьдесят восемь? Чего так низко берете? Девяносто пять же было в начале нулевых.
БАТЛЕР: Так вот же я про индексацию и говорю. Поколение выросло свежее, Миша. Постсоветское. Подлинных ценностей хочет, не важно каких. Нужен тонкий подход.
КАБАЧКОВ: Понятно. И в чем там тонкость, Кристева?
КРИСТЕВА (пренебрежительно): Да какая это тонкость... Батя героя вставила для сопереживания. Чтобы читарь мог с ним identify — как это на иврите?
БАТЛЕР: «Отождествляться».
КРИСТЕВА: Вот-вот, отождествляться.
БАТЛЕР: Я русского дворянина образца XIX века вписала вторым рассказчиком. Можайского. Тут, Миш, двух зайцев одним ударом: он и на человека похож, и весь прогрессивный дискурс через него можно так невинно обосрать, что никакая радфем не придерется.
КАБАЧКОВ: Какая еще радфем? Среди пелевинских читарей? Откуда, for fuck’s sake?
БАТЛЕР: Ну, может, и не прямо так уж радфем. Но поймите, Миша: на одном фокусном читаре сегодня далеко не уедешь. Ваш же отдел и недоглядел, Миша. Слишком много протофеминисток развелось среди активного населения в городах-миллионниках. Раньше-то они «Пелевина» глотали за милую душу, что твоих Стругацких: всем побоку было, что там ни одной человекообразной женщины на все собрание сочинений. А теперь этому протофему уже смутно западло беллетристику читать про п(ЦЕНЗУРА)офашизм и ужасы политкорректности, если гетеропенис пишет. Гнильцу они чуют. Мы сейчас для этой группы отдельный проект готовим, с бритой женской авторкой в темных очках. Но запуск не раньше весны. Так что пока в рамках «Пелевина» обнимаем необъятное.
ДЕ БОВУАР: Батя дело говорит. Кристя, конечно, тоже права, что слишком очевидный ход с Можайским этим. Но, Кристя, ты сама-то подумай головой: про что нам еще «Пелевина» писать? Про женщин, что ли? Его ж тогда ни один фокусный читарь и до середины не дочитает. Мы, вон, скрепя сердце, маскировочного гея вставили в первую часть, чтобы нюх протофеминисткам отбить. Так и то гетропенисный читарь уже стонет на форумах: «Я не гомофоб, но, по моему мнению, не стоит скатываться в абсолютную рыночную конъюнктуру!»
КАБАЧКОВ: И что, сильно стонет?
БАТЛЕР: Да нет, не сильно. Мы боялись, хуже будет…
КАБАЧКОВ (задумчиво): Это плохо, что не сильно. Не дорабатываем мы, не дорабатываем... Щас, сестрички, звоночек сразу сделаю на этот счет…
[Телефонный разговор с агентом Милоновым, полный воркования и воздушных поцелуев, опущен.]
Так, все, пардон. (Шуршат бумажки.) Где мы там с вами галочку еще не поставили… Философия. Что с философией у вас? Буддизм все? Эзотерика? Квасной марксизм конспирологический?
БАТЛЕР (несмело, после неловкой паузы, заполненной ерзаньем на стульях): Кристи аналитической добавила…
КРИСТЕВА: Потому что аналитическая в тренде! Кому сегодня на фиг буддизм нужен? Я тебя умоляю. Буддизм — это как про превед-медвед шутки шутить.
КАБАЧКОВ: В смысле, «аналитическая»?
БАТЛЕР: Ну, философия сознания, свобода воли, инкомпатибилизм, интерпретация квантовой механики — вот это все… Чалмерс, Сёрл, Стросон, Хью Эверетт...
(Пауза.)
БАТЛЕР (еще более несмело): Я предупреждала, что аналитическую надо согласовывать… Она же критическое мышление развивает и все такое… Такие тренды душить надо в зародыше, а не в «Пелевина» вставлять…
КАБАЧКОВ (нарочито спокойным голосом): Хорошо. Мы... Сами посмотрим… (Громкое постукивание пальцем рядом с микрофоном.) Почитаем, что вы там нафилософствовали…
ДЕ БОВУАР (явно пытаясь разрядить обстановку): Почитайте, почитайте обязательно, Миша. Вы же быстро читаете. Как раз пока в Крым летите. Мы с девочками старались. Такой язык хороший сделали! Такой образ автора разработали для говнокритиков! Вам понравится. Обещаю!
КАБАЧКОВ (с плохо скрываемым любопытством): Что еще за образ?
ДЕ БОВУАР: Крайняя битва писателя с языком! Представьте, Миша: автор, который может сказать все, не говорит ничего. Его проклятие — невозможность художественного высказывания в эпоху постпостпостмодернизма. Он же у нас теперь не просто отшельник. Он, Миша, у нас Холден Колфилд русской литературы! Повторяться ему противно, придумывать новое — слишком очевидно. Рассказать связную историю, не проблевавшись от пошлости художественного текста как такового, у него выходит лишь языком русской классической прозы и советской трэшевой фантастики. Он страдает, он стряпает романы-матрешки с пятерным дном, он бы и рад не писать или писать плохо, но физически не может ни того, ни другого, потому что он Самый Настоящий Русский Писатель начала XXI века, и никто не встанет на его место. По крайней мере, пока мы нашу авторку бритую не запустим весной. Какая высокая трагедия! Правда же, Миша?..
(Пауза. Кто-то громко всхлипывает.)
КАБАЧКОВ (то и дело сморкаясь): Недурно… Весьма недурно, сестрички… Мы думаем даже, не надо на говнокритиков такую хрень расчудесную тратить… Есть у нас для таких случаев один штатный изобразитель пылкой либеральной искренности в «Снобе»… Он не пишет обычно рецензий… У него от всего сердца получится… Щас, дайте-ка я сразу еще один звоночек сделаю…
(Конец записи.)
